Leda

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста пятьдесят восьмой опус Мел стекает со шелковых лиц, Милых отроков чествуют взглядом, Век паяцев и падших столиц: Славен пир алавастровым ядом. Звезды мертвые имут иль срам, Кто юниде ответствует пленной, Ирод ждет нас к себе по утрам – Вишни есть в сукровице тлеенной. Всех оплакала твердь Сеннаар, Шелк ужасен о персях Аделей, Се и мы без высоких тиар Меж порфирных лежим асфоделей. Четыреста пятьдесят девятый опус . Хоть с Гекатой в фамильный подвал Опустимся: июльские вина Блещут златью, где мраморник ал И надежды пуста домовина. И кургузая Цина ужель Не хмелеет со крови, решится Яко розами выцветить гжель, Вечность адских чернил устрашится. Но, Гиады, не плачьте, август Желтой вишней фаянсы литые Оведет – мы из пламенных уст Выльем яд на столы золотые.

Яков Есепкин ПИР АЛЕКТО Четырнадцатый фрагмент пира От смерти вряд ли Йорик претерпел, Певцов ночных Гекаты отраженья, Призраки за восьмой стольницей, пел Художник всякий глорию ей, жженья Порой и адской серности, увы, В тенетах славы значить не умея, Что праздновать в себе мокрицу, вы, Времен иных скитальцы, Птолемея Сумевшие, быть может, оценить Учёный подвиг, маску ретрограда Унёс в могилу он, а хоронить Идеи любит Клио, маскерада Тогда ей и не нужно (сей чудак Достиг великой мудрости и тайны Покров чуть совредил, когда чердак Вселенский есть иллюзия, случайны Всегда такие вспышки, гений -- раб Судьбы фавора, знание земное Его определяет фатум, слаб Творец любой, величие иное Имеет столь же выспренний посыл, Несть истин многих, гений и злодейство, Заметим, врать не даст Мафусаил, Прекрасно и совместны, лицедейство Доступно всем, а нравственный закон Внутри, не Кант один бывал сей тезой Астрийской ввергнут в смуту, Геликон Хранит благие тени, их аскезой Корить возможно ангелов, так вот, Не гений за порочность отвечает, Равенствует ли Бродского кивот Божнице – речь кому, творец лишь чает Прозрения для всех, в орбитах цель Следит, а на Земле ничем он боле От нас неотличим, раба ужель Судьёй назначить верно, в чистом поле Гуляют души, знанием своим Способные утешить и развеять Морок сомнений вечных, только им Положен свет, алмазы нощно сеять Лишь им дано, убийц и жертв делить Какой-нибудь линейкою иною Пусть пробуют камены, обелить Нельзя морочность душ, за временною Поспешностью оставим это, две, Четыре, сорок истин и теорий Нулям равны, у Данта в голове Пожар тушили музы, крематорий Бессмертия нам явлен, разве блеск Его, поймут ли мученики, ложен, Комедии божественной бурлеск На ярусник сиреневый положен Искусства, парадоксы дружат здесь С обманом возвышающим и только, Учений и теорий нет, завесь Их скатертью, останется насколько Безсмертие в миру, ещё вопрос, Точней, ещё загадка, Дау милый, Зане душою темною возрос, Легко из рек печальный и унылый Последний мадригал: мы объяснить Сегодня можем то, что пониманью Доступно быть не может, миру ль нить Доверит Ариадна, тще вниманью И муз, и тонких граций доверять, По держит всё ещё с амонтильядо Лафитник, нить ли, здравие терять Ума, равно тщете вселенской, Прадо, Холодный Эрмитаж и Лувр пустой Вберут алмазный пепел, эстетичность Одна скрывает смысл, символ простой, Пророка выдает аутентичность, Но лучшее небесное письмо До нас не доходило, мрамр чернильный Всегда в осадке был, певцам трюмо Свиней являло, сумрак ювенильный Окутывал пиитов, их уста. Печати родовые замыкали, Ничтожество сим имя, но чиста Символика имен самих, алкали Владетели величья и взамен Хорической небесности вечерий Им дали благость черствую, камен Ужасно попечительство, Тиверий, Калигула, Нерон и Азраил, Собравшись, не сумеют эти узы Порвать, Адонис нежное любил Цветенье, не фамильные союзы С восторженною лёгкостью в ручье Зломраморную крошку обращают Ещё раз Апокалипсисом, сплин Бодлер цветами зла поил, вещают Нам присно аониды о конце Времен и поколений, им урочно Иллюзии варьировать, в торце Любого камелота – дело прочно – Струится разве кровь, а Птолемей Был всуе упомянут, но ошибка Его надмирных стоит месс, посмей Её тиражить будущность, улыбка Давно могла б Фортуне изменить, Бессонный хор светил есть иллюзорный Провал, загробный мраморник, тризнить Им суе, мир воистину обзорный Весь зиждется в орбите всеземной, Мы видим иллюзорное пространство, Закон внутри и небо надо мной: Иммануил ошибся, постоянство Такое астрологии темней, Урания пусть вверенные числа Учёным демонстрирует (за ней Не станет, мы не ведаем их смысла); И вот, певцов ночных призрачный хор, Стольницу под восьмою цифрой зряши, Расселся незаметно и амфор Чудесных, расположенных вкруг чаши С порфировым тисненьем, в мгле сквозной Мог тусклое увидеть совершенство, Изящные лафитники луной В плетенье освещались, верховенство Манер великосветских, дорогих Теней сердцам истерзанным традицией Щадило вежды многих, у других Веселье умножало, бледнолицый Гамлет сидел меж Плавтом и хмельной Медеей, те соседствовали чинно С Овидием и Фабером; одной Картины этой виденье повинно, Возможно, в сем: из пурпура и мглы Сквозь мраморные летучие гримёрки Зерцально проникая и столы, Алекто оказалась близ восьмёрки.

Яков ЕСЕПКИН ФЕССАЛОНИКСКИЕ ПУТРАМЕНТЫ Пятьдесят второй фрагмент Парки белые трюфели чают, Яств столы ныне гробов не ждут, Вновь пурпурные дивы скучают И альковы сохранность блюдут. Все музыки пьяны и блудницы, Из Ефеса получим ли весть, Содомитские мчат колесницы, Томный шелест кому перевесть. Именитства окончились тризной, Прячут ключники в подпол клико, Бязь коринфскую ветхой старизной Покрывают, сколь время легко. Гасим свечки витые, галаты Нощь не могут прейти, золота Смерть для первых, иные Элаты Мрамром неба возвысит фита. Мало будет скучающим дивам Чермных роз и путраментов сех, Выжжем цветы очами и к Фивам Низойдем, чтоб рыдать обо всех.

Яков Есепкин Харитам I Где путрамент златой, Аполлон, Мы ль не вспели чертоги Эдема, Время тлесть, аще точат салон Фреи твой и венок – диодема. Шлейфы Цин в сукровице рябой, Всё икают оне и постятся, Се вино или кровь, голубой Цвет пиют и, зевая, вертятся. Кто юродив, еще именит, Мглу незвездных ли вынесет камор, Виждь хотя, как с бескровных ланит Наших глина крошится и мрамор. II Полон стол или пуст, веселей Нет пиров антикварных, Вергилий, Ад есть мгла, освещайся, келей, Несть и Адам протравленных лилий. Разве ядом еще удивить Фей некудрых, елико очнутся, Будут золото червное вить По венцам, кисеей обернутся. Наши вишни склевали давно, Гипс вишневый чела сокрывает, Хоть лиется златое вино Пусть во мглу, яко вечность бывает. III Капителей ночной алавастр Шелки ветхие нимф упьяняют, Анфиладами вспоенных астр Тени девичьи ль сны осеняют. Над Петрополем ростры темны И тисненья созвездные тлятся, Виноградов каких взнесены Грозди к сводам, чьи арки белятся. Померанцы, Овидий, следи, Их небесные выжгут кармины, И прельются из палой тверди На чела танцовщиц бальзамины. IV Грасс не вспомнит, Версаль не почтит, Хрисеида в алмазах нелепа, Эльф ли темный за нами летит, Ангел бездны со адского склепа. Но легки огневые шелка, Всё лиются бордосские вина, И валькирий юдоль высока, Станет дщерям хмельным кринолина. Лишь картонные эти пиры Фьезоланские нимфы оставят, Лак стечет с золотой мишуры, Аще Иды во хвое лукавят. V Всех и выбили нощных певцов, Сумасшедшие Музы рыдают, Ангелочки без тонких венцов Царств Парфянских шелка соглядают. Хорошо днесь каменам пустым Бранденбургской ореховой рощи Бить червницы и теням витым Слать атрамент во сень Людогощи. Веселитесь, Цилии, одно, Те демоны влеклись не за вами, Серебристое пейте ж вино, Украшенное мертвыми львами. VI Над коньячною яшмой парят Мускус тонкий, мускатная пена, Златовласые тени горят, Блага милостью к нам Прозерпена. Винных ягод сюда, трюфелей, Новогодия алчут стольницы, Дев румяней еще, всебелей И не ведали мира столицы. Мариинка, Тольони сие Разве духи, шелковные ёры, Их пуанты влекут остие, Где златятся лишь кровью суфлеры. VII Столы нищенских яств о свечах Тени патеров манят, лелеем Днесь и мы эту благость в очах, Ныне тлейся, беззвездный Вифлеем. Яства белые, тонкая снедь, Пудра сахаров, нежные вина, Преложилась земная комедь, А с Лаурою плачет Мальвина. Дщери милые ель осветят, Выбиются гирлянды золотой, И на ангельских небах почтят Бойных отроцев млечною слотой. VIII Вновь горят золотые шары, Нежно хвоя свечная темнится, Гномы резвые тлят мишуры И червицей серебро тиснится. Алигъери, тебя ль я взерцал: Надломленный каменами профиль, Тень от ели, овалы зерцал, Беатриче с тобой и Теофиль. Ах, останьтесь, останьтесь хотя Вы ночными гостями в трапезных – Преследить, как, юродно блестя, Лезут Иты со хвой необрезных. IX Вдоль сугробов меловых гулять И пойдем коробейной гурмою, Станут ангелы чад исцелять – Всяк охвалится нищей сумою. Щедро лей, Брисеида, вино, Что успенных царей сторониться, Шелки белые тушит рядно, Иль с демонами будем цениться. Золотое начинье тисня Голубою сакраментной пудрой, Яд мешая ль, узнаешь меня По венечной главе небокудрой. X Амстердама ль пылает свеча, Двор Баварский под сению крова Млечнозвездного тлеет, парча Ныне, присно и ввеки багрова. Книжный абрис взлелеял «Пассаж», Ах, напротив толпятся юнетки, Цель ничто, но каменам форсаж Мил опять, где златые виньетки. Аониды еще пронесут Наши томы по мглам одеонным, Где совидя, как граций пасут, Фрея золотом плачет червонным. XI Злобный Мом, веселись и алкай, Цины любят безумную ядность, Арманьяка шабли и токай Стоят днесь, а свечей -- неоглядность. На исходе письмо и февраль, Кто рейнвейны любил, откликайтесь, Мгла сребрит совиньон, где мистраль Выбил тушь, но грешите и кайтесь. Цина станет в зеркале витом Вместе с Итою пьяной кривляться, Хоть узрите: во пунше златом Как и будем с мелком преявляться. XII Заливай хоть серебро, Пилат, В сей фаянс, аще время испиться, Где равенствует небам Элат, Сами будем звездами слепиться. Вновь античные белит столы Драгоценный вифанский орнамент, А и ныне галаты светлы, Мы темны лишь, как Божий сакрамент. Был наш век мимолетен, шелков Тех не сносят Цилетты и Озы, Пить им горечь во веки веков И поить ей меловые розы.

Яков Есепкин ЦАРЕВНЫ Здесь венчало нас горе одно, Провожали туда не со злобы. Дщери царские где же -- давно Полегли во отверстые гробы. Посмотри, налетели и в сны Голубицы горящей чредою. Очи спящих красавиц темны, Исслезилися мертвой водою. Тот пречерный пожар не впервой Очеса превращает в уголи. Даст ответ ли Андрей неживой, Расписавший нам кровию столи? Не достали до звезд и столбов Не ожгли, отлюбив похоронниц, С белоснежных пергаментных лбов Смерть глядит в крестовины оконниц. Станем зраки слезами студить, Где одни голошенья напевны, Где и выйдут навек проводить Всех успенные эти царевны.

ЯКОВ ЕСЕПКИН «ПАТИНЫ» Тридцать шестой фрагмент Нас ангелы позвали, но куда Идти весною мёртвым и укосным, Сияет ювенильная Звезда Иным, иным отрокам венценосным. Спроси у Антигоны о судьбе, Разорен виноград и мнят сильфиды Лишь розовые тени, и себе Терновные не верят аониды. Горит ещё портальная весна, Ещё сирены ада золотятся, Очнёмся от безсмертия и сна – Нам царские хождения простятся. Ах, эти ли мы чаяли цветки, Августа ветходержные фаянсы Таят сие ль пустые ободки, Чтоб кровию дописывали стансы. Прелестные зелени отцветут, Светильные угасятся чернила, Тогда нас поименно и сочтут На выкошенных небах Азраила.

ЯКОВ ЕСЕПКИН ТРИНАДЦАТЫЙ ПСАЛОМ *** Вновь зовёт Лорелея, фарфоры Винодержные тучным волнам Раздарим и сквозь вечности хоры Уплывём к темноскальным стенам. Зной алкают младые сильфиды, Тризны мая беспечно легки, Серебряные перстни юниды, Ах, роняют с воздушной руки. Так и мы рукавами возмашем, Спирт нетленный всегорний допьём, Кто заколот суровым апашем, Кто соткнут арабийским копьём. Много ль черни о мраморы билось И безсмертием грезило, сих Не известь беленой, а увилось Померанцами гроздье благих. Вот демоны слетят неурочно, Ко трапезе успеют свечной – И вспорхнём в тусклой ветоши ночно, В желтозвездной крухе ледяной. *** Вернут ли нас в Крым, к виноградникам в темном огне, К теням херсонесским хлебнуть золотого рейнвейна Затем, чтоб запили мы скорбь и не в тягостном сне Могли покружить, яко чайки, над водами Рейна; В порту Анахайма очнемся иль в знойный Тикрит Успеем к сиесте, а после по вспышкам понтонным Пронзим Адриатику – всё же поймем, что горит Днесь линия смерти, летя по тоннелям бетонным. И вновь на брусчатку ступив пред бессонным Кремлем, Подземку воспомнив и стяги советские, Ая, На стенах в бетоне и меди, мы к Лете свернем, Все Пирру святые победы свои посвящая. Нельзя эту грань меловую живым перейти, Лишь Парки мелком сим багряным играться умеют, Виждь, нить обрывают, грассируя, мимо лети, Кармяная Смерть, нам равенствовать ангелы смеют. Еще мы рейнвейн ювенильный неспешно допьем И в золоте красном пифиям на страх возгоримся, Цирцеи картавые всех не дождутся в своем Отравленном замке, и мы ли вином укоримся. Еще те фиолы кримозные выпьем в тени Смоковниц троянских до их золотого осадка, Фалернские вина армический лед простыни Оплавят в дворце у безмолвного князя упадка. Святая Цецилия с нами, невинниц других, Божественных дев пламенеют летучие рои, Бетоном увечить ли алые тени благих, Еще о себе не рекли молодые герои. Сангину возьмет ангелочек дрожащей своей Десницею млечной и выпишет справа налево Благие имена, а в святцах почтут сыновей Скитальцы печальные, живе небесное древо. Красавиц чреды арамейских и римлянок тьмы Всебелых и томных нас будут искать и лелеять Веретищ старизны худые из червной сурьмы, Голубок на них дошивать и с сиими алеять. Ловите, гречанки прекрасные, взоры с небес, Следите, как мы одиночества мрамр избываем, Цитрарии мятные вас в очарованный лес Введут, аще с Дантом одесно мы там пироваем. Стратимовы лебеди ныне высоко парят, А несть белладонны – травить речевых знаменосцев, Летейские бродники вижди, Летия, горят Они и зовут в рай успенных сиренеголосцев. Позволят архангелы, не прерывай перелет, А я в темноте возвращусь междуречной равниной: Довыжгут уста пусть по смерти лобзанья и рот С любовью забьют лишь в Отчизне карьерною глиной. ТРИНАДЦАТЫЙ ПСАЛОМ Винсент, Винсент, во тьме лимонной Легко ль витать, светил не зряши, Мы тоже краской благовонной Ожечь хотели тернь гуаши. Водою мертвой не разбавить Цвета иссушенной палитры, И тернь крепка, не в сей лукавить, Хоть презлатятся кровь и митры. Легли художники неправо И светы Божии внимают, И двоеперстья их кроваво Лишь наши кисти сожимают.