Leda

Яков Есепкин Коринф *** Огни будут ровно клониться И не попадать в зеркала, И ангелу смерти приснится, Что вновь ты судьбе солгала. Клеймя восковую истому, Червонную метку луча По контуру выжжет двойному Рябиновой ночи свеча. Пробитые белые руки В крови ниц воздень и молись, Я знаю, не вынесут муки Архангелы, павшие в высь. Мы гвозди расплавим перстами. И пусть в чернолунной тени Над гиблыми светят мечтами Наклонные эти огни. *** Прекричат о любови живые, Отверзая во черни уста, Их поныне хвалы даровые, Не застигнуть рекущим Христа. Мы и немы одни, буде Слово Паче немости, лучше молчать, И не нужно реченья иного, И алтарникам туне кричать. В Царстве Божием крови остались, Василечков синей прахоря, Мы сполна за любовь рассчитались – Пусть Христос не печалится зря.

Яков Есепкин Посвящение Вернувшимся из адских областей, В позоре искупавшимся и чтящим Свет ложных звезд; в безумие страстей Не ввергнутым изгнаньем предстоящим; Прогулки совершавшим в небесах, Кресты собой украсившим и к рекам Подземным выходившим, в очесах Держащим купол славы; имярекам, Отринутым Отчизной за мечты, Замученным на поприще славянском, Отрекшимся друзьям свои щиты На поле брани давшим; в Гефсиманском Саду навечно преданным, венец Из терний не снимавшим и при крене Светил, хранившим Слово, наконец Добитым, возлежащим в красной пене -- Что вам скажу? Молчаньем гробовым Все разом юбилеи мы отметим И присно по дорогам столбовым Кровавым указателем посветим. Тще райские цитрарии прешли, Их негу возносили к аонидам, Свечельницы кармином обвели, Чтоб радовались те эдемским видам. Герника стоит палых наших свеч, Горят они златей мирских парафий, Китановый в алмазах чуден меч, Годится он для тронных эпитафий. Лиют нектары морные и яд, Вергилий, в небоцветные фиолы, Эльфиров и чарующих наяд Мы зрели, как нежные богомолы. Рейнвейнами холодными с утра Нас Ирод-царь дарил, се угощенье Оставить мертвой челяди пора, Не терпит мрамор желтое вощенье. Оцветники, оцветники одне Пылают и валькирии нощные Бьют ангелей серебряных, оне Любили нас и были расписные. Ан тщетно злобный хор, клеветники, На ложь велеречиво уповает, Позора оспа эти языки Прожжет еще и чернью воспылает. И мы не выйдем к выси золотой, Не сможем и во снах ей поклониться, Но только лишь для прочности святой Пусть праведная кровь сквозь смерть струится.

Яков Есепкин Воинам Кто хотел и в гробах уцелеть -- Не поверил вотще в чудотворство. Слезы сих расписали во цветь, Наказуемо это притворство. Нам безрукие дивы одне Поднесут мертвопенные штофы, Чтобы присно топили в вине Тень саму грозовой Гологофы. А еще пеюнам разрешат Зреть фригидных и спящих царевен, Яко дивно куранты спешат, Царь Владимир в успении гневен. Крыша мира огнем занялась, Где спасать преувеченных воев, С нами вечность крестом разочлась, Вейте розы для нощных изгоев. К сирым памятным камням сейчас Не найдется багряной и крошки, Юный Вертер взойдет на Парнас И увиждит пустые обложки. Только воинство бойных простит, Скорби мытарей уразумеет И блажными слезами почтит Всех, над кем потешаться не смеет. Нелегка смертоносная мгла, В багряницы как станем рядиться, С бриллиантом для сердца игла Коемуждо чудесно сгодится. Ко гробам подходили волхвы, Смерть взрезала черны пуповины, Венценосцев загнали во рвы, А царей иудейских -- в овины. Век прощения не испросить, Кровь не вытереть с уст малолетки, Но по нам будут зло голосить Мертвородные воинов детки. В назидание будущим дням Буйны головы мы не сносили, Возрыдают по нашим теням Как по царичам не голосили.

Яков Есепкин Слезы Этих слез гробовой перелив, Это жито с гнильцой погребною, Наши очи огнем проточив, Их растлит разве солью одною. Лишь нетленные блещут огни Над поруганным стягом свободы, В смертных латах пылают одни Нам во здравье воспетые оды. Плесень смертью ожжет, и смотри, Потемнеют они и нальются Тронной краской, с которой цари По достоинству не расстаются. Окуни же в потир их персты, Солонеет пусть кровь и стекает С рук, пусть пурпур престольной тщеты Век Полынь шпилем тьмы протыкает. Сколь печальная участь царей, Завершивших свой путь ко подвалам, Из церковных им речь алтарей, Сиречь Слово лишь дарствовать алам. Ирод, Ирод, где слава твоя, Где теперь и красавица дочка, В голове Иоанна змея Пламенится, как жирная точка. Нет сервизов для чадных пиров, Нет столовой посуды не сбитой, Богородицын тонок Покров, Где ж сугатным угнаться за свитой. Наши остия денно черны, А нощами белеют всестрашно, Звать сюда фаворитов Луны: Ядом свеч наливается брашно. Как валькирии над слободой Пролетят в погребальные нети -- И распнет сих янтарной звездой За реченья, за помыслы эти. Приидти повелят в третий Спас, Заглушая архангелов трубы, Протекут эти слезы чрез нас Во гробов сукровичны раструбы.

Яков Есепкин Соль Темной соли карминные копи На полотнах небесных картин Океан возвеличат и топи -- Все горит этот черный кармин. Ея гиблый орнамент слезами Помрачен, видишь, вишней златой, В барвы льда влитой, пред небесами Он протек из иконы святой. Мироточит иконная краска, Горней слотой ее не залить, Коемуждо посмертная маска, Фарисеям не время юлить. Из обитого смертью потира Не испить уж ни слез, ни вина, Плачет приснотяжелая лира, Сладок мелос, ан кровь солона. Шелест слышен, сие голос крови На изоческих мертвых губах Днесь взыскует о вечной любови И позорных из тиса столбах. В очи звездная соль нам попала, Растворилась в крови и огнем Контур траурных карт начертала, Если вдруг от оси отвернем. Мы отравлены ей и сразимся Разве с собственной славой теперь, Иль во мраморе снов отразимся Ибо слава бессмертия дщерь. Коемуждо и сны ледяные, Аще хватит каленых гвоздей, Стеллы будут зиять именные На юрах городских площадей. И вольготно же было клинами Ангелочков земных распинать, Над кровавыми петь ложеснами, Хмелевые кусты преминать. Святарей без тружданий мытарских Не приимет честной родовод, Хоть виждите у брамин тартарских Их багряных теней хоровод. Расточились и орды, и оры, И мессии в ромашках лежат, Не высокие ль Божие хоры От столовских клиновий дрожат. Но еще мы прейдем и ромашки, И стольницы с весельем пустым, Монастырские чудо-рубашки Воссияют огнем золотым. А не хватит убойного цвета, Чтоб искрасить всеславскую вязь, Осветлит сребролепием Лета Барбарийскую сирую грязь. В этой грязи мы тлели, Господе, В ней топили возвестных певцов, Анатолю, святому Володе Здесь иродски жалелись венцов. Нас один Ирод-царь и страшился, Буде утро его тяжело, Саван пурпурный всякому шился, Кто опасен и помнит число. Мало битых младенцев холопам, Тризн по выбитым певчим родам, Мало крови алкающим скопам, Их овчарки ведут по следам. Не альпийские выси зияют, Не благим алконосты пеют, Мрачных пропастей бредники знают Живодеры и рядом снуют. Ах, Володя, святой первозванный, Александр и Андрей, вы были Велики, но корабль, дарованный Лишь глупцам, не увидел земли. Лишь одни фарисейские орды Составляют гербовники тьмы, Вечевые всепевчие горды, А серебро опасней чумы. Утром Ирод еще посчитает И младенцев, и старших сынков, Туне золотом сердце латает Володимир из смерть-лоскутков. Хватит соли ему на потраву, Хватит злата пирам гробовым, Не пренесть эту вещую славу Душегубицам паки живым. Сих оравы царуют и ныне, Только оры темней пропеклись И зияют в небесной твердыне, Чтоб светила нощные теклись. Чтоб нощные певцы меж течений Свечевые не зрели ряды, Избавляясь алмазных речений, Уповали на милость Звезды. Не возжечь убиенного болью, Кто погиб -- не страшится веков. Наши звезды горящею солью Вбиты намертво в чернь ледников.

Яков Есепкин Из Сеннаара Равнодушны святые к себе, Но затем эти звезды жестоки И мерцают во славной судьбе, Что открыты смертельные сроки. Мы и сами, Господь, на земли Звездной чарою были хранимы, Нам вдвигали в сердца уголи Под розницей златой херувимы. А серебряных корок волхвы Со трапезных столов не жалели, Так судили: елико мертвы, Пусть пеяют, чтоб юны алели. Благо ль воров зарезанных ждать, Пестить розы для панн леворечных, Нам бессмертие может воздать По стигматам на мраморах течных. Грозен Лиров славянских удел, Бросят в гробы ли цветь божедревки, Ангел смерти певцов соглядел, Мертвым хватит волнительной Невки. Сех проткнет разве шпиль черноты, Ибо яркие ночи беззвездны. Воздымай же к высотам персты, По которым заплачут лишь бездны. Окольцована с юности честь, А нельзя ее выжечь огонем, А невинники Божии есть, Вместо них ли молитвенно стонем. Берегли мы последний завет -- Прозерпина златит его гнилью. Источают обугленный свет Тени вышедших раз к замогилью. Не спасти всечестных святарей, До Звезды началась распродажа, Нет светила внутри алтарей И для ангелов нет экипажа. На прощанье в зерцальники глянь, Ложек чайных кармин отражает Дев фигурных, еще Гефсимань, Терние образное сужает. Вечность будут за нами брести Пустотелые девы уныло, Расцветаться и дале тлести, Сим бессмертие наше немило. Кто был послан за мертвой водой, Сохранен и для звездных терзаний. Всяк и тлеть со Полынью-звездой Будет оспой прогнивших лобзаний.

Яков Есепкин Из Сеннаара Побледнеем на темном дорожье, И высокие белые лбы Осенит не двуперстие Божье -- Длань калечной и низкой судьбы. Долго Парки за нами гонялись, Вояров собивали иных, Но с звездами одно поравнялись И хорунжих нашли неземных. Гей, несите горючие вина, Будем жалостно пить-не пьянеть, О Господе бела сердцевина, От какой виноградам темнеть. Что умолкли хоромные лиры, Что хмельные цевницы точат, Кровью славской умыты мортиры, К нам сарматские вершники мчат. Сих, Электра, купали себретки Вместо масляных красных коней, Днесь еще накрывают серветки Трюфельной алебастр для теней. Сколь почившие вои убоги И архангелы их не пречли, Хоть виждите сиречные слоги, Облеченные в свеч хрустали. Лепый выдался пир у Ирода, Тучи демонов ели халвы, По мессиям ли плачет колода – Вкруг одесной пили головы. А еще занесут нам от братий То ль объедков, то ль царских остей, Колпаков серебряных и платий Не жалея для мертвых гостей. В косах смерти твоя амбразура, В содержанках отечная речь, Наш глагол проточила цезура, Со Ивашкой посажен он в печь. Что вложить в окаянну десницу, Белый свет всем отпущен взаймы, Прикормили с руки царь-синицу Прокаженные стражники тьмы. Мел горит и под чернью шеломов, Кровь одна растеклась по струнам, Слава культовых наших псаломов Воскатилась к чужим именам. В грозном золоте только успенье, И к басам этим вечность прильнет, Скорбь излив свою, как песнопенье, Во бескровность всебожеских нот.

Яков Есепкин Коринф Пойдем на Патриаршие пруды, Сиреневый там дождь еще не хладен, Каждят останки пляшущей Звезды И дьявол темноцарственный безладен. Пойдем, поидем, друг успенный мой Иль мертвая подруга, будем вместе И плакать над точащею сурьмой В свечельном этом времени и месте. А был я оглашенным ко святым Хождениям и внесен в Божий список, Мак в юности был алым, золотым, Пускай дарит аромой одалисок. Фаворским огнем требники горят, Горят и наши тонкие крушницы, А мертвых царичей ли укорят, Глорийные, летите, колесницы. Что это Новогодье, Рождество С порфирными шарами, яко будем Рыдать еще сиротски, о Его Кресте явимся ль, мороки избудем. Убойным стал алмазный сей венец, Но Руфь меня восждет на Патриарших, Стряхну при Божьих пильницах тернец, Ответствовать черед за братьев старших. Черед, пора и молвить, и препеть, В миру любивших нас невест чудесных, Не тщившихся ни жить и ни успеть, Взнести до царствий истинно одесных. Ах, счастие любое от беды Невежества всегда проистекает, Пойдем на Патриаршие пруды, Бессмертие нас горнее алкает. Не горько царю мертвому вино, Пиют же вусмерть ангелы блажные, Оне меня отпустят все равно Сирени зреть и ели вырезные. Декабрьская тяжелая игла И снег, и меловатные сувои Распишет бойной кровью, тяжела У вечности иглица, паче хвои. Не я ль играл с Чумою на пирах, Не аз ли только вечности и чаял, Боясь очнуться в снеженьских юрах, Зане легко уснуть, где мак растаял. Уснуть и видеть благостные сны, Отпустят ангелки мя на мгновенья Сюда, где прегорьки и солоны Блуждающие звезды вдохновенья. Вскричу, махну ль приветственно рукой, Десницею бесперстой, дожидалась Неясно и откуда, но такой Руфь помнил я, со мной она скиталась. С каких неважно темных берегов Явлюсь, чтоб навсегда уже оставить Юдоль, которой с кровию слогов Любви и маков алых не прибавить.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот восемнадцатый опус Бал andante ни тих, ни велик, Серебристые пифии вьются, Мел обсид ли, арма базилик Жжет царевен, сех тени смеются. Вслед за Алексом вскрикнуть: чего ж Столь их много и в Риме барочном, Углич мертв, со парчей и рогож Кур гонят и цесарок в молочном. Согляди, как пифии легки, Дышат негою, вина алкают, Как шелковых исчадий желтки В мрамор весело наш истекают. Пятьсот девятнадцатый опус В алавастровых чашах ли яд, Щедр июль на отравы златые, Молвим слово -- и тени Гиад Возалеют, елико пустые. Ах, давите из брашен, кто пуст, Чермных перстней мышъяк на хлебницы, Наших белых отравленных уст Выжгут мел грозовые синицы. Потому и боялись огней, Многозвездные эти просфиры, Плачут небы в трапезных теней И таят меловые сапфиры. Пятьсот двадцатый опус По удавкам царевн ли узнать, Алавастровым, желтым лилеям, Любит сон мертвотечную злать Двуплести по всесомкнутым веям. Не потщись, Калипсо,на остье Танцевать, Марфа вечерю служит, Снег взметет померанцы твое, А и с мертвыми Цинтия дружит. Шелк альковниц заблещет ясней, И, трясясь, четверговки пустые Сонмы вянущих тусклых огней Выльют нощно в ложесны златые.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот четырнадцатый опус Мир забудет, святые почтят, Мы старизну давно и не прячем, Ангелки умирять налетят, Лишь тогда о юдоли восплачем. А ещё ледяные огни Наших свечек убого клонятся, Мелов фивских тусклее они, Чернецам от похмелия мнятся. Хоровая погаснет звезда, На диаменты кровь золотую Нощь сольёт – и томись – никогда Не узрите лепнину свитую. Пятьсот пятнадцатый опус Вновь асийские крысы бегут И царевны опять меловые, Ангелы Таиах стерегут, А и мы не воскресно ль живые. Ах, не выжечь сей гашенный мел, Почивать девы званы в склепенье, Яд румянит прелестных Камел – Пьем холодную тушь во успенье. Тусклый светоч иль розы миров Затушуют червицу Вселенной, Содрогнутся от бледных даров Аониды за еминой тленной. Пятьсот шестнадцатый опус Коробейники в красных сумах Златовейные яства скрывают, Яды тусклые ждут в теремах Бледных юн, кои пламень свивают. Что альковницам плакать навзрыд, Что ж смеются печальные Изы, Белошвеек дворцовый Мадрид Взбил над тортами, чая сюрпризы. Выльет август мышьячную злать, По виньетам воссребрятся течи, Дале некому будет пылать – И совьют из перстов наших свечи. Пятьсот семнадцатый опус Маки червные днесь воспоем, Алость их паче барв сеннаарских, Тусклый яд иродиц ли испьем, Геть, печаль, изо вечерий царских. Алым наши прелили уста Кровотечным серебром камены, Что рыдать, ах, тоскливо пуста Нощь Вифаньи и оперной Вены. Гипс увечен, а мрамор не ал, По столовым атласные мыши В агонии снуют и зерцал Блеск порфировый чествует ниши.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот одиннадцатый опус Дышат негой кровавых шелков Музодарные замки фиванок, Всякий днесь камелотный альков Яд крысиный таит меж креманок. Хватит царских веретищ летам И для вечности хватит цементов, Свечки несть ко меловым цветам, Им хотя чернь прельем с постаментов. Бледный отрок в парче золотой Сколь очнется на пире грядущем, Узрит чермный лафитник пустой Во перстов изваянии сущем. Пятьсот двенадцатый опус Нет у августа красок для нас – По фаянсам тиснение кровью Наведём, пусть ещё Монпарнас Озлатится холодной любовью. Грозовое серебро под злать Кто распишет без тьмы и палитры, Муки любящим всё исполать, Мглами сих увершаются митры. Желтью всех и списали давно, Золотым окровавленным цветом, И точится из амфор вино Мировольным злоалчущим летом. Пятьсот тринадцатый опус Звездной батики тусклый флеор Вижди, Рания, скатерти наши Чужды небам, фиванских амфор Ловят цоколи тени во чаши. Исполать модератам балов, Лес Цимнийский рыж пейсами Ленца, Из пиитерской мглы Крысолов Шелест внемлет и желть полотенца. На оконницах розы белы, В золотом ли, всежелтом наяда, Расставляй, Урания, столы – Здесь виют локны золотом яда.

Яков Есепкин Стяги Наши стяги побило тщетой, Оболгали до судных мгновений Проповедники слог пресвятой, Голосят и не чтут откровений. Мрамор может бессмертных певцов Грозовому обречь перевалу, Персть сияет с червовых торцов, Зрят церковные райскую алу. И возбранно хоругви белить Оглашенным к ночной литургие, Слез на мрамор сиих не излить, Бдят одни и у плахи другие. Коемуждо столпницы свое, Бойных терниев хватит с лихвою, Сколь графита горчит остие, Быть чернилам со течной канвою. Наша смерть и в миру не красна, Грозным золотом блещут оклады, Аще дале, Господь, тишина, Хоть дослышим страстные рулады. В белых лестницах, в лепи благой Хоры нощи иль замок Тамарин, Усны певчих кровавой лузгой Затеклись от багряных окарин. Коль неблаго честное письмо, Если желтию свиты чернила, Пусть музык и певцов яремо Пресвящает Господняя сила. На крови низвергается храм, И костелы пусты, и мечети. Руки раз протянулись к струнам И повисли, как мертвые плети. Востекли дальше смерти времен Лживы речи, им бездны внимали, Чтобы вечно шелка тех знамен В черных льдах мы перстами сжимали. Не избавиться здесь ото лжи И не смыть ея ангельской кровью, Ибо темною оспою ржи Прокаженны пути к богословью. Алчут мщенья и слезы лиют Звери, с коими уж не сразимся. Как архангелов трубы вспоют, Мы чудесно и преобразимся. Лишь тогда содрогнутся века, Всяк увидит в лазури возлитых, Стягов сих белоснежны шелка, Божьей славой навечно покрытых.

Яков Есепкин Рок-притча об Эдипе Золотая система Почил бездетный царь Полиб Во благо замысла и воли. От Сфинкса Фивы спас Эдип, Но избежал слепой юдоли. Искусством кладки до небес Он овладел, уйдя в Афины. И возвестил земле Гермес, Что возвышаются руины. Энергетический двойник В огнях Медины и Тосканы Блуждал, и лунный сердолик На копии кровавил раны. Кто ночевал в саду камней -- Бут и плитняк точил слезами. Но утром хор звучит стройней, И пурпур Эос льет над нами. И всякий северный рожок Подобен флейте лигурийской, Когда гранатовый флажок Горит на патине альфийской. Холоднокатаным торцом Письмо надгробное сверкает, Зане сребрящимся кольцом Его планета обвивает. Всю жизнь он стену возводил Меж словесами и судьбою. В орнамент символы могил Замуровал своей рукою. Над ним глумились времена, Пространство стену огибало, Ушла Китайская стена В ядро, и твердь с землей сравняло. И новый Иерусалим По смерти, ничего не знача, Отстроил Ирод, взвив над ним Лишь золотые стены плача. Когда же атом от конца К началу повернул все лета, Стена его о гроб отца Разбилась за пределом света. На сгнившее в зеленой мгле Святое царственное ложе Упала тень слезы, в земле Прах Иокасты сном тревожа.

Яков Есепкин Альбом Сквозь кровавый рот Я женщину помню, чей лик, не клонясь. Горел в новых святцах казенного быта. Весь свет потускнел и отбелена бязь, Окончилась жизнь, а печаль не избыта. Тоску невозможно избыть, но и ты, Прошу, не спеши от разлук отрекаться, Еще воссияет в огне темноты Звезда, под которой нельзя оставаться. Весь свет потускнел из начала в конец И так повернулся, виясь вдоль простора, Что даже в альбоме -- не лик, а рубец, И блещут, свиваясь, размытые взоры.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот девятый опус Ирод, Ирод, се брашно твое И в амфорах вино ледяное, Алавастром ли, гипсом остье Смерть забелит - мы виждим иное. Колоннаду и сад обойдем, Не четверг, а серебро лиется, Во златых кашемирах блюдем Тайность вишен, пусть Хала смеется. Наливай, кто отравы алкал, Фарисеи и дети уснули, Шелк тиснит сукровицу зеркал, Им пьянить нашей кровью июли. .Пятьсот десятый опус Виждь последнее лето, алей Нет его, искупаемся, дивы, Кровь совьем, чтоб кувшинок-лилей Хлад ожечь, сим украсить ли Фивы. Низлетят с хоров лет ангелки, Ах, не плачьте еще, палестины, Мы опять на помине легки, Вкусим райские ж волны и тины. Юды с нами, а внове не им Торговаться фамильною славой, Хлебы мазать серебром - храним Каждый миг наш виньетой кровавой.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот седьмой опус Нас ли ждали к эдемским столам, Антиохия тех ли взерцала, Шелк порфирный вился по углам, Днесь его источают зерцала. Ванных кафель распишет изверг Ядом розным, жасминами Ханны, Се порфировый чистый четверг, Все пием здесь, хотя недыханны. Ах, тусклые оставьте мелки, Аониды, по мраморам этим Чернь и могут лишь бить ангелки, Нимбы коих мы всенощно цветим. .Пятьсот восьмой опус Что рыдать - отзвучали пиры, Источились фалернские вина, Вместо севрской витой мишуры Нощно блещет небес горловина. Из Тироля востретим гонцов, Выпьем яды ль Моравии мрачной, Где и челядь беззвездных дворцов, Где и плакать о дщери внебрачной. Кровь ожгла хоровой мезальянс, Но сквозь сон различит Береника, Сколь еще серебрится фаянс И пирует на небах Герника.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот пятый опус Се, незвездные яства горят На столах и цветки золотятся, Четверговок сильфиды мирят, О лилеях менины вертятся. Ах, претмились земные пиры, Благ к эфирным август данаидам, Неб и звезд тяжелее дары, Оявленные тихим обсидам. Хоть несите порфировый хлеб, Вин диамент солейте на мрамор, Мы тогда и в огранности неб Мглу оплачем сиреневых камор. Пятьсот шестой опус Тусклый август серебро лиет, Яства чахнут о столах и хлебы, Во незвездности благих виньет Это мы ли пируем у Гебы. Дале немость, одно и молчим, Зря в хлебницах фиванских лилеи, Всё диаменты неба влачим, Всё пречествуем нощи аллеи. Вот еще соявимся из мглы, Яко ангельский сад безутешен, Юродные оплакать столы И вишневую цветность черешен.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот третий опус Хоть и яду сюда, пировать Ныне царские дети садятся, Вейся, мрамр, ангелков укрывать Басмой станем, где патины рдятся. Как темны эти гипсы, арак Их ужель не отбелит меж лилий, Ах, в меловый заступимся мрак, Вижди сех, не бледнея, Вергилий. Осыпается басмовый мел С лиц кусками, со чел невенечных, Кто превидеть еще нас умел, Бьется, бьется в шиповниках млечных. Пятьсот четвертый опус Кровь нисана с гортензий сольем, Вспеним ею златые куфели, Чти скитальцев ночных, Вифлеем, Подавай им вино и трюфели. Что ж успенных сильфидам корить, Буде юность веселие имет, Станем граций чудесных мирить, Наши ль звезды тлеение снимет. Челядь спит, во смуге ободков Мы одне, в сукровице незвездной, И не алчем вина и цветков, И с Уранией плачем над бездной.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот первый опус У Ирода ломятся ль столы, Се вечерии, томность фарфора, Все царевны еще веселы, Где тлеела – течется амфора. Ах, то нас виночерпии ждут, Оявим небозвездные чела, Бел пергамент и тени ведут Купы звезд по сукровице мела. Нощь обручна с худою сумой, Помнить слугам ли Мод и Цецилий, И холодной горит суремой Желть оцветших мелованных лилий. Пятьсот второй опус Дионисии вина лиют, Полны амфоры днесь кружевные, С данаидами ключники пьют, Пирования длятся земные. Чермных вишен к столам поднесем, Пусть на звезды август уповает, Благоволи, Урания, сем, Кто одесно еще пировает. Ах, царевны уснули давно, Мрамор звезд не воспомнил тлеенных, И течет золотое вино Меж перстов меловниц опоенных.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто девятый опус Снова Троица сонно цветет, Убирайтесь жасмином, стольницы, Аониты, блюдя пиетет, Фей чаруют до новой денницы. С кем и вился тлетворный Зефир, В пировых ангелки почивают, Ни Летиций, ни Цинний и Фир, Веселее ль трапезы бывают. Мглу Геката еще совлечет, Всцветим палую бель Таорминов, Где серебро течет и течет На путрамент из тусклых жасминов. Пятисотый опус Мрамор, мрамор, опять ли сюда Ангелочки небес и летели, Нощно мглу источает Звезда, Умирать под какою хотели. Веселятся хмельные купцы, Наше терние мелом обводят, Август нем, опускайте венцы, Пусть убийцы сейчас хороводят. Век и будем укорно стоять, Шелест крови глуша пламенами, Се алмазы и небо, ваять Павших туне со мглой и звонами.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто седьмой опус Не хотели еще умирать, А на троны позвали иные, Будет август плодами карать Иродивых во сроки земные. Мертвым отроцам яства несут, Биты вершники трутью меловой, Никого, никого не спасут Аониды за ветхой половой. Пей вино, Азазель, веселись И вкушай темноцветные чревы, Аще вишнями тьмы пресеклись, Хоть златые оплачем деревы. Четыреста девяносто восьмой опус Меловые опять зеркала Окружили певцов темнооких, Пепла мало Клааса, зола Пусть виется меж башен высоких. Тень Иосифа тронно горит, Иль вертепы младенцам – подолы, Аваддон ли звездою сорит, Гладь сарматские чертят гондолы. Вот и мы с Береникой вдвоем Из понтонных огней соточились, Где Венеции тлел окоем И письму аониды учились.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто пятый опус Желтой ниткою мрамор тиснят, А золоты на пирах блистают, Наши ль тени бессмертие мнят, Фру в альковах канцоны листают. Энн, вишневое миро сюда, Ах, Шарлотта и Эмили вместе Пудры веют над сколками льда, Мил август формалином сиесте. Ждал нас Ирод к столу, это мы Преявились меж лилий склепенных, С ниткой желтою всяк --- возаймы Хоть бы потчуйте ядом успенных. Четыреста девяносто шестой опус В мертвом золоте Ада врата, Зелень черная сны увивает, Се и мы, се и жизни тщета, Всё юдольная чернь пировает. Береникой звалась ты, иным Нежным именем, сеней Вероны Тусклый светоч окрасил земным Чудным блеском свечения оны. Веселитесь еще, по уму Бал ваш, юдицы, пудра собьется— И узрите, как страшно сквозь тьму Пурпур в золоте мертвенно вьется.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот пятый опус Се, незвездные яства горят На столах и цветки золотятся, Четверговок сильфиды мирят, О лилеях менины вертятся. Ах, претмились земные пиры, Благ к эфирным август данаидам, Неб и звезд тяжелее дары, Оявленные тихим обсидам. Хоть несите порфировый хлеб, Вин диамент солейте на мрамор, Мы тогда и в огранности неб Мглу оплачем сиреневых камор. Пятьсот шестой опус Тусклый август серебро лиет, Яства чахнут о столах и хлебы, Во незвездности благих виньет Это мы ли пируем у Гебы. Дале немость, одно и молчим, Зря в хлебницах фиванских лилеи, Всё диаменты неба влачим, Всё пречествуем нощи аллеи. Вот еще соявимся из мглы, Яко ангельский сад безутешен, Юродные оплакать столы И вишневую цветность черешен.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто третий опус Антикварные виты столы Чермной патиной, щедро лиются Яд со пуншем, опять веселы Четверговки, алкая, смеются. Ах, зачем нас и мертвых темнить, Верди, Брамс иль Моцарт восстенают, В шелках тени сбежитесь казнить, Сколь молчат и бессмертие знают. Век паяцев и падших столиц, Мышъяком шелк испитан червонный, Хоть следите, как с мраморных лиц Наших точится мел благовонный. Четыреста девяносто четвертый опус . Тушь парфянскую выцветит мгла, Лорелея холодную пену С дев смахнет, круг пустого стола Соберемся - воспеть Прозерпену. Сицилиек балует июль, Вишен сем, пусть резвятся менины, Вновь утопленниц ищет Эркюль, У мадам Бовари именины. Днесь и мы яды эти пием, Цин в зерцалах следим червотечность, И тоскуем о веке своем, Преливая вишневую млечность.

Яков Есепкин На смерть Цины Из Аида Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют Полюбить ты смогла и не знала в безумные годы, Что гранили валькирии нашей тоски изумруд, Звезд оправы украсив им и смертоносные оды. Освященные скорбью, туда полетели они, Где умеют ценить безупречные эти размеры, Где величье двоится и комкают лед простыни Отраженья, а вечность изящные любит манеры. Но изящество стоит бессмертия, красным в желти Золотистой мелком ангелочки увеченных значат, Красоты не прощают камены, а ты их прости, Поелику со мной о гербовниках Смерти маячат. Лебедь, лебедь Стратим, ты куда улетаешь опять, В небесах догонять нынче светлых цветочников туне, Сколь двоиться преложно и Леты оплаканной вспять По две те не бегут мировольные волны в июне. Свечки рано сдвигать, паки рано венцы выносить Из келейной аромы, серебро, зри, воры считают, Буде Господа звать и цветки меловые косить Нам нельзя, пусть сейчас книги жизни царевны листают. Все оцветники наши, все наши и кельи-гробы, На армический требник иль мирты волхвы не скупятся, Мало мирры и ладана станет для вечной алчбы, Закаждят фимиам аониды, в притворах скопятся. Пунш, арак голубой, эль манящий, рейнвейна кармен Щедро льется теперь, богоразы отвержены пьянству, Весело, весело, и забавили в жизни камен, И слагали гекзаметры, оды вещая тиранству. Лишь предательства темного царский не вытерпит зрак, Были други коварны и немощных суе губили, Разливайся отравой смертельной холодный арак, Башни вестно молчат ли, в Царь-колокол терние ль вбили. Но еще зарыдают палатные фурьи и фри, Хорошо без царей – изливайте иродски слезинки, Мрамор наших акафистов будут живить словари, Богоимное Слово немые впитают лозинки. Это Слово полнощное будет серебро таить, Всякий новый тезаурис нашим огнем возгорится, Будут, будут, еще на хоромных пирушках делить Яства, хлебы и вина, а нищим и незачем крыться. Лишь одна только речь дарованна, сама говори, Благо молви хотя с отражением в течной лепнине, Грозно сирины, видишь, летают, ползут в словари Сов и змей изумрудных кольцовья всеприсно и ныне. Вероятно, рыдая над титульным желтым листом, Лепестки роз бордо запоздалой слезой обжигая, Ты представишь, как ангелы держат зерцало над ртом У меня и горит в изголовье свеча ледяная.